Уважаемые Зрители. Перед Вами одна из нескольких десятков серий уникального цикла «Легенды свободной России. Кузьминский-Махно: Великий и Ужасный».
На нашем канале ТАЙНАМ НЕТ легко можно обнаружить и остальные фрагменты последнего интервью Константина Кузьминского, чтобы убедиться в том, что ККК воистину велик и ужасен!
Некоторые Зрители нас время от времени бранят за излишний “натурализм” и неполиткорректность названий наших фильмов и материалов, и особенно это заметно по реакции на цикл о Константине Кузьминском-Махно, или на выложенные нами на нашем сайте с его любезного разрешения личное, как бэ 🙂 “домашнее видео“.
Надо сказать, что именно в этом случае уважаемый, условный “Зритель” не прав, потому что как сам ККК-Махно, так и его окружение были такими “инопланетянами” и беспредельщиками для простой, не говоря уж о гламурной, публики, что и объяснить-то это вряд ли такому Зрителю удастся.
Итак, смотрите на канале “Тайнам Нет” одну из серий нашего громадного сериала, где действуют и непременно эпатируют Вас великие хулиганы, пьянь, рвань, нарколыги, обормоты и придурки, беспредельщики, ловеласы и распутники, но такие классные эти ВЕЛИКИЙ и УЖАСНЫЙ КУЗЬМИНСКИЙ-МАХНО, его друзья и враги …
Между прочим, Вы можете быстро и без затей ознакомиться с блистательными манерами, живой, но экстраматерной речью и колоратурным внешним видом нашего любимого ККК-Махно, если подпишетесь на полный доступ к материалам “Закрытого клуба Тайнам Нет”, в котором помимо этого хранятся еще десятки (если не сотни) уникальных программ про “все тайны Вселенной” …
Итак, 78 серий цикла Легенды свободной России. Кузьминский-Махно: Великий и Ужасный ждут Вас:
И ещё два важных момента:
- Вы должны понимать, что со временем обязательно увидите всю предоставленную нами информацию БЕСПЛАТНО. Будем надеяться, что это произойдёт легально, на нашем интернет-портале «Тайнам Нет» или на Youtube-канале «Тайнам Нет», а не на пиратских торрентах или файлообменниках 🙁 …
Напомним, что мы делим большие, часто многочасовые, материалы на какую-либо тему на автономные смысловые фрагменты, которые несколько хаотичной «мозаикой» размещаются на наших ресурсах в Сети.
Таково веление времени – сейчас не модно и не перспективно распространять или смотреть «лонгриды» (хоть и наполненные сокровенным смыслом, как в нашем случае 🙂 )
А теперь допустим, что Вы нетерпеливы, и не хотите собирать «паззл» из этой «хаотичной мозаики» – и подписались на наш огромный и очень информативный архив «Закрытого клуба Тайнам Нет».
Здесь Вас ждёт невероятное богатство ассортимента – да такое, что глаза разбегаются 🙂 .
То есть Вам все равно придётся потратить изрядную толику времени, чтобы добраться до нужной информации, до заинтересовавшего фильма, до понравившегося Автора.
Но не надо печалиться! Мы предлагаем Вам элегантный выход из сложившейся ситуации: именно эту программу можно быстро и безболезненно получить в собственность, нажав на «кнопку» ниже!
- С другой стороны, любой постоянный пользователь Паутины часто сталкивается со стандартными призывами к «Donation». Вот это вот всё:
– «поддержать народный Проэкт…»;
– «Меня зовут Мормудон, но мои друзья слышат как мычит корова. Спасите …»
– «Месье, же не манж па сис жур…» etc.
Вот и мы туда же, так как с некоторым сожалением констатируем, что за любые видео- и аудиоматериалы в наше время принято платить, и этот фильм не исключение. Такие программы обходятся создателям с каждым годом всё дороже (съёмка, монтаж, постпродакшн …), и поэтому:
Просим уважаемых Зрителей рассматривать покупки контента на нашем сайте как своеобразную спонсорскую помощь Авторам, что позволит им продолжать создание информационных продуктов, и, естественно, улучшать их качество!
Итак, давайте проявим благоразумие и щедрость, нажав на «кнопки» ниже!
Чтобы не быть голословными и сразу поставить интересующихся в правильную позицию – вот конкретный пример на тему строя мыслей нашего героя: 15 Мая 2012, за три года до смерти Кузьминского его дружбан Алексей Плуцер пишет другу Косте мыльное письмо:
alex plucer – 17:30 (20 ч. назад) – кому: США
Кока, чо та ты неважно выглядишь на последних фотах, что Данас мне прислал по моей просьбе, ты как ваще? я — беспокоюсь! Бросил бы ты курить, твою мать, а? И пей дозированно — полбутылки водки в день — и хва!
Кока отвечает:
лёшик
да в относительном порядке я
нерьвы вот токо нефпесду
работ и забот выше крыши (которая едет)
ребятки вот тут разродились (случайно нашёл!) — полным фильмиком на 37 мин.
2 года тому за 2 часа наблекотал
осветительница у них была в поносе поэтому морозили на улице
сортир там «иллюстрацией» естественно НЕ МОЙ…
а так всё слово в слово
(токо вроде пропала фраза после пидоров, перед неграми: «ЕВРЕИ ПРОСТО ПЕРЕКРОЮТ КИСЛОРОД, А НЕГРЫ…» — бывает. не привыкать…)
в весе я «малость потерял» но не в мозгах
ещё маненько работают несмотря на проблемы с компами бытовухой и т.д. и т.п.
а как там ребятки «наши» — помню и беспокоюсь
«мятеж пё…д» — по моему экстремистская провокация
“роскомнадзор-цензура” гнобит и гельмана за клизмы и ваще воняет…
воистину: «не тронь говно…»
обнимаю тебя, держись сам-то!
(не в куреве дело… а уж допился — до дурки, 2 недели и бороду обкарнали…)
твой кыкыкы-кропоткин-махно
И вот обратите внимание на телячьи нежности старых друзей:
О, наидражайшее Коко-Говно-Махно!
Рад что ты еще не совсем сбрендил!
Ребятки наши, то бишь Вор с Козой Каспером, а тяперича еще и Мамой — в полном поряде, ибо большей степени закономерной упорядоченности в российском контексте чем международный розыск и трудно себе вообразить. Впрочем в качестве предела совершенству можно назвать еще десятку крытки строгача, пожизненное и вышку. Еще теоретически возможен русский бунт и полный пи…дец всему на тонких розовых ногах. Впрочем у нашего пи…деца ноги толстые, красные и в керзачах.
Фильмец твой запостил:
И еще у меня к тебе просьба: ты пока не умирай, а то мне нужно еще до тебя доехать и обнять такое говно как ты!
Плут
А вы говорите мы грубоваты… !!! :yes: :mail: 🙁
В середине восьмидесятых должен был увидеть свет фильм с достаточно любопытным названием «Константин Кузьминский. Поэт. Человек. Гавно».
Главным фигурантом и героем ленты должен был стать легендарный питерский анархист и последний русский футурист, дадаист и «символист-сюрреалист» Кока Кузьминский по прозвищу Махно.
Что-то не заладилось у киношников – то ли Герой оказался слишком радикальным для стандартного кино, то ли название – короче, не сложилось.
И вот попытка №2. Теперь название сократилось и видоизменилось до «Поэт. Человек. Говно». Каждый в меру своей испорченности может предположить к чему, или кому относится словечко на букву «гэ», и именно поэтому очень интересно и наверняка стоит посмотреть материал до конца – столько невероятного, скандального, потрясающего Вы услышите из уст Последнего Свободного Человека на земле Константина Кузьминского …
Кстати, эта огромная «махновская» история внутри себя делится на смысловые блоки:
– Совьет энд Раша Зазеркалье – это беспощадный разговор о «Его Величестве Совке», от которого более-менее приличные мозги бежали либо на Запад, либо в алкогольную кому;
– Мигранты-эмигранты из «совка»: на первый-второй рассчитайсь! – это, понятное дело о «предателях Родины», беглых каторжниках с парохода «русского мира», буржуях недорезанных, пятой колонне, печеньках госдепа и все такое в лучших терминах советского патриотизма;
– Архив Махно – любительские документальные кадры с домашней камеры Кузьминского, где он может сначала читать ласковые стихи, а потом нажраться вусмерть, и сладострастно, протяжно, грязно ругаться с окружающими …
И это не считая автономных серий, где ККК вдруг выковырывает из памяти случайный кусок сочного мяса воспоминаний, и потом слушатель долго недоумевает: «… нет, ну надо же!»
Скорее всего, любой желающий из подготовленных Зрителей может рассказать что-то интересное как о самом Махно, так и о фигурах его речи 🙂
С удовольствием готовы послушать-почитать-поспорить, и призываем Вас писать письма и комменты на нашем сайте …
В качестве приложения предлагаем ознакомиться с фрагментами эпистолярного наследия Махно-Камехамеха-Камикадзе-Кузьминского …
«Умеренности я в себе не наблюдаю, ни в чем»:
«Днями только очухался от Русского Бала в честь Бурлюка и руки еще еле пишут.
Отчитал я кое-как Бурлюка, обходился руками и голосом, при почти 100% не секущей по-русски публике. По ходу — переводил сам себя синхронно — видя перед собой полсотни харь профессоров и миллионеров. Обратно, надравшись, ехал за свой счет, как Бурлюк после лекций, и даже шел пешком, в моей обширной голубой египетской хлопчатой хламиде, коричневом халате, с бородой и клюкой. На следующий день решил не ехать, потому что после моего чтения, 3-м номером Поль Шмидт с мальчиком представили откровенно — гм — педерастическую пантомиму. Я вылез на сцену и заорал, что Бурлюк НЕ был им. Вывели. Не их, меня.
Ну, будь это вечер Кузмина-Сомова-Ивановых-Адамовичей — нешто я бы возник? А тут я возник. В защиту. Но на сей раз — Бурлюка. Джон меня и вывел. Отвез на станцию, и оттуда я электричками и пешком добирался, рыдая.
Но накатила шобла приглашенной хипни: концептуалисты из Москвы, фотографы, просто художники — силком облачили голого в халат и повезли. Добавим: пьяного, как и Мышь. Ехали караваном: Лонг-Айленд миллионерский далеко, впереди я с Мышью и Нежкой (борзая) в машине Бори Штернберга и его жены, москвичей-художников, сзади — херр Нуссберг с беременной новой женой и недоделанной к юбилею его-моей книгой Бурлюка, а также режиссером Мишей Богиным…
Сзади волоклись еще концептуалисты: Бахчанян-Герловины-Ур-Тупицыны и чорт знает, кто. На лесной дорожке остановили шестерки с фонариками: парковка — тут, дальше — пешком, все забито на милю. Тут же, на дороге расписали меня футуристом жизни Владимиром Гольцшмитом: на пупе фламастером написали «Я», а на ж…, на обеих половинках «ГОЛЬЦ ШМИДТ», при этом Римка Штернберг зачем-то подрисовала цветочки. Так я, в гватемальских плетеных варачес, при бороде и клюке, но в полумаске, прошествовал в зал. Народу в «футуристических» костюмах — штук сто, на меня накинулась (лобызаться) хозяйка, она же мадам Фрейдус, миллионерша, за ней я попал в объятья дочки Маринетти, Лючии, потом, после некоторого шока (от костюма) ко мне ринулись все. Остальных — одетых в псевдо-»конструктивистские» костюмы, марсианами и вампирами — никто не замечал. Джончик (директор) был счастлив, с Полем мы помирились (я ему сказал, что у нас за это люди СИДЯТ, а они тут — выябываются).
Потом пошли танцы-шманцы, я влез в хоровод (натурально — в центр), после чего занял прочную стойку у буфета. Объяснял итальянцу-бармену, как смешивать коктейли, дегустируя результат и временами подпуская очередную даму к ручке. Обнимался с Лючией и с кучей других друзей.
Потом, гляжу: в центре, на полу гигантского холла, увешанного оригиналами Бурлюка и американской мазней ташистской — куча-мала. Бьют кого-то.
Ничего, — объясняю бармену, — это у нас, у русских, так принято. Потом пошла беготня по холлам, комнатам и переходам, кого-то ловили, а я пошел искать Мышь. Нашел в вестибюле. Мирно спала на полу с собачкой и никого не ловила. Я тоже не стал.
Потом начали выкидывать русских — и тех, кто дрался, и тех, кто разнимал — подоспевшие и оправившиеся от изумления шестерки. Американка Хаттонша (владелица галереи) продолжала, вопя, разыскивать Тупицына, крича, что отлучит его от всех галерей. Джон прятал Тупицына. Словом, хэппенинг-симпозиум в честь 100-летия Бурлюка вышел на славу, с выбитыми окнами (выгнанные начали швырять в них кто чем) и побитыми мордами.
Не в пример занюханному чествованию Белого со старыми подтирками и пердунами (копию разрешаю послать профессору Максимову) …»
«Случился переезд с последующим отмоканием на пиве, с переустройством нового жилья, распаковкой. Из-за чего пропустил 3 воскресенья назад многотысячный парад гомосексуалистов, одна подруга несла лозунг «Нас — 25 миллионов!», а киевлянин Кит нес 7-миметровый «Свободу педерастам города Саратова! И Уфы.», который сейчас висит у меня под потолком. На этот я не поспел, но на следующий — меня вывезут в колясочке, с костылями и букетиком а ля Швейк, в саронге и с голым пузом, на грудях же будут нататуированы целующиеся профили Ленина и Сталина. Толкать колясочку будет Кит, росту 2.05 и при усах. Плакат будет: «Запороги гей, гей! Ай эм гей, гей, гей!» Или вроде. Кит живет в Вилладже, и работает вышибалой. Попутно ставит пиески — «Любовь сиамских близнецов» и прочее.
Вчера праздновали новоселье: заливная осетрина, икра (красная, разумеется — черную едят только буржуа), окрошка с домодельным квасом, ну и водочка смирновская, а потом пошел и ром. Дом о 4-х этажах, с дюжину квартир-паровозиков (рейл-роуд апартмент, кишкой), постройки 1871 г., как значится на фасаде, принадлежит Володьке Некрасову, художнику, а заселен на 2/3 пуэрториканцами на велфере (гособеспечении, по лени), которые не платят и еще тягают его по судам. Безработные, они имеют и бесплатного адвоката, и никак их не выселить, свобода, бля! Я занимаю первый этаж, магазин с витриной (и железными жалюзями раздвижными, и навесом), длиной 20, шириной 3 метра, с окном в тихий дворик. Задние 30 м — отделил под библиотеку, спанье и кухню (газа нет, но электричество входит в те же 250 на круг — за такой же, кстати, «лофт» Эрик Неизвестный напротив, на другом берегу реки, в Сохо — платит 2 с половиной ТЫСЯЧИ!), а передняя часть — галерея. Сбылась мечта идиота. Всех повешу! Разгрестись бы вот только…
Район — черновастенький, квартала 3 и до реки — сплошная пуэрторикотня, но веселые, живые, сидят круглый день на ступеньках, пьют, базарят, а напротив нас — польско-литовско-украинский и итальянский рабочий район, маленькие ухоленные домики пролетарьята, но не озверевшего буржуа, как в Квинсе!, костел, вчера в 3 ночи — сидели у польского клуба на улице, бдели у изображения Матки Боски, красиво. Ярмарка на той же улице, куда ходим по вечерам, я днем выиграл скатерть черную с изображением виски «Джек Даниэль», кидая дротики в цель, угощаемся итальянскими жареньями, пончиками с сахаром, благодать. До реки ходу 10 минут, заброшенные причалы, ржавые баржи, парочки сидят, рыбаки и — вид на центральный Манхэттен, как на Петропавловку! Доктор биологии, таксер Толя Шиманский — орет в окно, зовет купаться в мой же бассейн — все здесь свои. Рядом живут и кошерные еврейцы, в талесах, шляпах и лапсердаках, каких с Витебска и Майями не видел! Словом, район веселый. Пацанье черное — лазает в окна, залезли и ко мне, и убежали, когда я их накрыл, размахивая моей же индийской кавалерийской саблей, чуть не порубили, отбивался палкой. Сабля, правда, стоила 20 долларов. Ну вот так и живем.»
«Жаловаться грех. Проектов тут осуществил — десятки. И еще на очереди — сотни. Но: когда, где и какой придется к месту — дело случая. 6 лет искал ходы на фотографов. Свыше 1 000 фот лежит — куда их? На днях, посетив мою выставку в Сан-Антонио, заехал директор миссисипского музея: хочет. А в разговоре выясняется, что фотограф! Вывалил ему с сотню работ — загорелся. Через годик, глядишь, выставим Петербург в фото. Случай. И так — со всем.
Мне язык — не барьер, еще там я писал «говорение на 7 языках», а тут — совсем заговорился, пишу на 30-ти. Сегодня вот отчитал со своей рок-группой, в перерыве — нормально. Меня тут почитают за мэтра, пишут уже о влиянии Кузьминского на техасскую поэзию, цирк.»
«Из 5 томов готовы 2 с половиной, а материалы продолжают поступать, со всего света, кроме России. В Россию я уже по этой причине и писать уже перестал. Надоело читать письма о погоде и о состоянии здоровья деток.
Когда поэты становятся импотентами — они производят детей.
И я, кстати, произвел свою — в период временной импотенции: за 64-65 — у меня, практически, ничего не было написано! Зато сейчас, невзирая на «языковую изоляцию» — пишу (помимо работы, писем и антологии) — по нескольку стихов и поэмок в месяц. И ничего, получше того, что было там.
Когда я получаю письма о попытках что-то сделать там — мне становится смешно, и даже уже не грустно. Я уже с 67 понял, что хана — есть хана.»
«К американскому официозу и истэблишменту я так же не пришелся, как и там. Сейчас вот получил приглашение на коктейль по поводу приезда Андрей Донатыча — во гробе я видел этот прием, откажусь. Илья же (Левин) и Яша Виньковецкий, друг его — будут там вертеть попами и представлять Россию. Я же — представляю только себя. На том же и Дед (Д. Я. Дар) помер: от обилия левиных и отсутствия людей.
Я не помру, я моложе и агрессивнее, но драться приходится в одиночку.»
«Половинка души осталась там, но чтоб не погибла вторая — приходится работать здесь. И работаю по 20 часов иной раз в день, потом пью — по неделе, дней по 10… Пью не как там, а один, в одиночку.»
«Кривулинская жена (Т. Горичева), кстати, уже… с папой пообщалась, о чем был репортаж из Рима! «Добрались бабы до Папы» — так я озаглавил статью об этих феминистках-суфражистках. И выступает против абортов, кретинка недоделанная. И ее охотно печатают. Если, кстати, кого здесь начинают сходу печатать — 99% за то, что говно. Вкус здесь ТОТ ЖЕ. Но впрочем, практически, никого и не печатают.»
«Живу в стихах, посереди стихов: в спальне-кабинете уже ступить некуда, на 14 кв. метрах висят 38 картин и — папки, папки, коробки, книги. В гостиной-кухне пусто, висят «официальные» работки Шемякина и неофициальные моих друзей. В библиотеке, где сегодня ночевал библиограф-киевлянин (работаем с ним над «Забытым авангардом») — еще с 20 работ, включая мои. Уютно, тихо, сытно — чего еще желать? Мышь (Эмма Карловна, жена К.Кузьминского с 1970 г.) трудится как пчелка, быв взята временно АРХИТЕКТОРОМ, приносит в клюве по тыще чистыми в месяц, значит, на ближайшие недели можно о деньгах не думать… На работе ею не нахвалятся, но работы нет…
Риган срезал все стройки, режет жутко гособеспечение (велфэр) для БЕЛЫХ (негров трогать боится!), но живу я как-то и без этого. И Шемякин, и Нуссберг меня на прошедший год покинули, но ничего, выбивался сам — и жив, сыт, весел. Довлатычу, как журналисту, куда хуже. Не знаю за его долги — у меня долгов ни копейки, не могу себе позволить — но накрылась его газетка, быв куплена венгром, хозяином книжного магазина «Руссика», и превращена в еврейский орган.
Зачем ему газета (Довлатычу) — мне не понятно. Я спокойно обхожусь без. Пипифакс здесь продается в достаточных количествах, а читать в сортире можно чего и поинтересней.
Мыши сегодня выдрали зуб мудрости, львовчанин без лицензии, а потому всего за 10, пойду к нему ставить пломбы. Жить здесь можно, КАК ХОЧЕШЬ. Хочешь — зарабатывай деньги, не хочешь — не зарабатывай. Твое дело. Тратить время на добывание денег — считаю нерациональным, моя работа не так уж и много их требует: бумага, ленты, ремонт машинки — все это укладывается в пару-другую сотен в год. Ну, там почта еще. И все. А есть идеи, требующие денег. Пока приходится отложить.»
«Они тут, в Америке предпочитают АМЕРИКАНСКИЙ стиль (как там, в России, предпочитают — стиль рюс). Я же — веду себя так, как вел в России, и стены у меня увешаны сотнями картинок, которые некому отдать, и Мышь тут, треволнений от, в такую экзему вдарилась, что на службу нельзя… Тут на службу — ТОЛЬКО при полном причепуре (отчего я и девочек во всех этих оффисах и прочих местах на нюх не различаю). Кстати, именно «на нюх». Американцы, с изобретением миллионов моющих средств — перестали пахнуть СОВСЕМ. Что и считается признаком хорошего тона. У меня же тон нехороший, равно, впрочем, и запах.
А вообще, говоря по-честному, устал я, Гена.
Среди русских тут — разброд и шатание, люди выбрались и — никому не нужны.
ТЫСЯЧИ Левиных занимают посты при кафедрах, голосят по радио, словом, человеки «приятные во всех отношениях» и тут превалируют.»
«Этих Мэрь у меня перебывало дюжины, а переводчицы с них со всех — как с меня гомик. Прислала мне с полдюжины переводов, в коих я усмотрел с дюжину клюкв — «соловей» переведен как «сокол» и т. п., при этом девушка скромно заявляет, что она «поэт в своем праве» (англо-идеома), а потому, полагаю, переводит не в рифму. Утешил ее тем, что в ревю — хают ВСЕ переводы Бродского, вычетом… сделанных им самим. Давно уже перевожу себя сам, ибо такого ака как Поль Шмидт — в упряжку не запряжешь.
Единственный ПЕРЕВОДЧИК, которого удалось за 7 лет встретить. Переводят — или профессора (от не хуя делать), или — аспиранты (чтоб нагнать публикаций к защите), при этом — ни те, ни другие, естественно, не зная русского языка. Профессорам и аспирантам курс современной русской поэтики — я, естественно, читал — по-англицки, переходя временами с языка на язык. Фарцовщики у нас говорят по-английски лучше, чем здесь профессора, не говоря за аспирантов. Поэтому проблема перевода неразрешима. Они будут цитировать Набокова, писать письма — а перевод…
Я ученик и поклонник Т. Г. Гнедич. Переводят тут при том всегда «не поэты» или «поетс ин хиз/хер оун райт», что еще хуже.
Девушку я попытался, если не подбодрить, то хоть не уничтожать с корнем. Но ляпы такие ужасные, такое НЕПОНИМАНИЕ русского, что мне стало тошно.
Повторяю, уровень перевода здесь стоит на неолитическом уровне, а уж знание русского… Ходят в Ти-шертах: ПИТЬ ДО ДНЯ — НЕ ВИДАТЬ ДОБРА. Это значит: не надо пить первого коктейля до ланча. Очччень по-американски. Левак Хиршман переводит: «Чайка — это расплавленные боги» (плавки ему не знакомы) (имеется в виду перевод изопа Вознесенского: «Чайка — плавки бога») Проконсультироваться — упаси Боже!»
«Днями съездили с Гумами в Вермонт, где помимо пророка брадатого, тихо живет прозаик-лесник Саша Соколов. Уже признанный «вторым Набоковым», но зарабатывающий на харч — прокладкой лыжни для туристов, жена — в официантках. Так тут живут русские писатели. Американские — тоже. Ален Гинзберг признался в интервью (вместе резвились на телестудии), что зарабатывает литературой — 4 000 в год (моя жена- уборщица зарабатывала 6 000), а профессор Джо Круппа, преподающий «поэтику Алена Гинзберга» стюдентам — имеет 40 000.»
«Прогулялся с борзыми, купил им двойной поводок, погода сказка, публика от меня шарахается: в ковбойской шляпе, черном японском халате с широким белым поясом и красным гиероглифом «Х…Й» на спине, при дубинке и двух борзых — зрелище.»
«Издаля на американцев смотреть приятно, вблизи… Инфантилизм до дебилизма — пишут мне ребятки (ПОЭТЫ и ЖУРНАЛИСТЫ, 20-27 лет!) — читаешь: 13 лет… И хорошие они, хорошие, но какие-то ТЕПЛЫЕ : «Горячих вас приму, и холодных приму, ТЕПЛЫХ же — изблюю!» Ни рыба, ни мясо.
Уж если я не мог их прогреть — то только, вероятно, на сковородке… Сочетание инфантилизма с невероятной практичностью (с детства) — странно и непривычно…
Я с туземцами умею ладить: эсты, хохлы щирые, якуты и удэге были в друзьях — этих: не понимаю… Особенно показательно на примере баб: вроде, и п… на том же месте — а никак! Докопнешься до американской матки, а она тебе — как в рупор: идеи суфражизма, либерализма и комплекса неполноценности. ЧУЖИХ болей — они не приемлют, только свои.
Я бы хотел на Мадагаскар… А приходится — жрать ветчину в Нью-Йорке.
9 утра уж, собачки угомонились, но жрать натертые яблоки, морковки и собачий корм не хотят, убрал в холодильник. Надо приниматься клеить макет книги Бурлюка, делать обложку, а делов за эти пару недель накопилось — … Да писем… Вот и лежу в подвале, словно в камере — год и 3 месяца уже, а выходил, либо выезжал-с — раз 15, не боле. Ну — пройдешься по хорошей погоде вечерком с собачками вокруг квартала, и все. Все 24 часа провожу в положении горизонтальном, за машинкой, напротив — телевизор, включенный 24 часа, то телевизионщики приедут снимать (впрочем, редко!), то друзья. А я лежу в той же позицьи, и бежать никуда не хочется.
Я человек пешеходный, в транспорте мне делать нечего, а своего — нет. 7 лет вот джип мечтаю купить, плевать, что бензин жрет, тут армейские по 3 сотни распродают, ремонт, правда, нужен… Плюс — на права нужно сдать, ездил же уже, но перед последним экзаменом — машина сломалась, и пи…дец! Отволокли ее мексиканцы на кладбище. Подаренная Виньковецким. Год, однако, имел. И гонял по серпантинам Техаса — как в Крыму. А теперь — заново сдавать, скучно. Да и на чем? Свою не даст никто, нанимать — на что? Вот и лежу.
22-23 апреля трупоеды будут кушать Филонова в музее Гугенхуй. Приглашен. Ну их на хуй! Я уже год назад, с Бурлюка, с этой лавочкой дел не имею. И не желаю, надоело. Наберут скучающих миллионерш на какое звонкое и трупное имя авангарда, галерейки денюжку дадут (РЕКЛАМА ж!), устроят русский бал и танцы вокруг самовара — и забудут на год о существовании России, филоновых всяких. Послал я всю эту потемкинскую деревню а ля рюс подальше и залег у себя в подвале.
Не знаю. Вижу — что люди и тут одинаковы с темишными, это явление мировое. Вечный бой или вечный компромисс. Потому — покой мне только снится, когда упьюсь рому ямайского — того самого.
А так… Ведь есть среди них и приличные люди, и немало СИСТЕМА заедает. На службу надо при галстуке. А что, если я — галстук к х…ю привяжу? Я и привязываю…»
«А все равно — живем мы ВЕСЕЛО. Народ вокруг меня тут (как там) колесом, живот у меня тоже, правда, того — колесом, грудь зато впуклая.»
«Я тут имел глупость подать на гугенхаймовскую стипендию — и Гуго, и Хайм показали мне согласно х…й. На 300 выданных (из 3 000 аппликантов) — 250 полным профессорам и 50 независимым поэтам-фотографам-балерунам-скульпторам-художникам-журналистам. Из 250 — 150 профессорам гуманитарным, на темы (русские) нижеследующие: «Жизнь Достоевского между 1865 и 1870 гг.», «Позднее творчество Лео Толстого», «Гимны, песни и ритуалы революции». В жюри — 6 полных профессоров под председательством 7-го.
На Гугенхайме — клин ху…м не сошелся, есть еще сотни фондов, но на это (чтоб узнать, подать и выбить) — надо жизнь положить. Поэтому я положил — х…й. Продолжаю делать книги «своим иждевением», коего вполне хватает.
«Эмиграция — это трагедия и неизбежность. Я, скажем, не страдаю: кучи книг в работе, от хулиганских (типа «Принца Чарли», непристойной поемки на женитьбу наследника британского престола — послал, получил спасибо на бланке Букингемского дворца, от секретаря, что принц и лэди очень одобрили поемку, цирк!) до просто самиздатских и, наконец, академических: а куда они, падлы, денутся?
… снялся в фильме «Русские уже-таки тут», об ебиграни, отчего идет вой в русскоязычной прессе, не переставая — уже полтора месяца. Цирк. Отставные полковники, бывшие дикторы комсомольского радио, компьютерщики и нефтяники — возмущены до глубины души моим и Халифа «непатриотичным» поведением! И — почему не их показали? Американцам же я пришелся по вкусу, на улицах подходят, как и после первого фильма о Юлии. Возлегаю, варю рубец, делаю квас, ращу брюхо, поставил во дворе бассейн, 2.5 метра в диаметре и полметра глубиной, возлегаю. Воюю с хозяином за постоянные протечки (2 ванны сверху текут на кухню и канализация не чищена 17 лет, потопы говна), а он не чинит: дом — эмигрантский, жаловаться некому. Можно, конечно: хозяина — штрафанут, дом — прикроют, а нам — ищи по новой пристанища? С собачками — не везде, трудно, а за 215 такую площадь Нью-Йорке не найдешь, разве в негритянских трущобах. И только поэтому — есть деньги на мои издания. Иначе б — все ушло в прорву квартиры…
…пойду варить рубец, Мышь сегодня осетра не купила, а есть что-то надо. Осетр, кстати, здесь доступней камбалы, а пропос. Америкотня его не знает и не покупает, жрут тресковые палочки в ту же цену. А вот меч-рыба (Хэминяуевская) — вдвое дороже осетра, вкусна, однако ж.»
«… уходят лучшие годы жизни, без негритянок и готтентоток, у которых малые половые губы достигают длины 25 см — читайте Брокгауза и Ефрона, а изображение нашел в аглицкой книжке прошлого века о медицинских куриозах.
Некогда здесь ВСЕМ: все борются за выживание. Миша (Барышников) никогда ТАК не работал в Питере, каторжно. Отчего и не вижу его, практически.
Балеруны — все, поголовно, в жопе: там — можно было танцевать до пенсии, здесь — помимо ног — нужна и деловая смекалка, и от поэтов тоже…
Жизнь продолжается — вопреки и паки. Я ее такую не выбирал, как и пианство свое — так уж вышло. 16 аврелия, на дне рождения, 44, был такой тарарам — человек 80 вперлось в подвал, пили и во дворе, задарили картинками и т.д., а 19-го повесился Яша Виньковецкий, позвонили из Хьюстона. Ну и по сю не могу выйти из транса, лежу тихо на пиве, работать не хочется….
Не пишется, вычетом пакостных поемок Шаповой, ее и Медведеву, двух лимоновских пассий, я годами охмуряю эпистолярно, а ебать никак: расстояние, время… Да наборщица тянет с ее романом, да издатели — оба — тянут, да долгов поднакопилось малость — а на пиво уходит десятка в день из 1 000 в месяц все 300 — а еще и квартира, и телефон, и жизнь, и работа.
Дело оно, конечно, «великое» — но делается на куда как малые средства. Академическое издание — в одиночку, с Мышью… Мышь устает дико, сердце, валерьянку хлещет, а после 8 часов чертежницей — ей еще дома мои книжечки-антологии дизайнировать, да посуда (готовлю всегда почти я), да собачки, да стирка, да почта, да… И за меня боится — как бы опять кондратий не тряхнул, как по осень было… Отдохнуть мне надо. Просто тихо уехать в деревню, либо в санаторную клиничку — но первое некуда, а второе — и не на что. Живу уже который год не пределе, на том же напряге 74-75-х.
Жить нужно, как Бродский: квартира с садиком в Гринвич-Вилледж, дом под Амхерстом, или гостиницы в Риме-Венеции. Но за это ему нужно ездить в службу, 2 раза в неделю, по 3-4 часа в одну сторону, вот и гоняет в своем шевроле. За гонорарами он не гонится, да на них и сыт не будешь. А я насолил дикой черемши, ее полно тут по весне, и вообще хочу жить в деревне, скучаю по босоножью под дождем, по речке после дождя, где-нибудь в Тверской губернии, где Леша.»
«С 4-х утра обрывает телефон Италия и Франция: выпустил роман графини Щаповой (бывшей жены Едички) «Это я, Елена», включив в него дюжину модельных фот и столько же ню в студии Шемякина — графиня в истерике: ее, блядищин, голый зад показали! При том, в прозе — описывает лесбос, наркоту, детский онанизм, начинает с мата и заканчивает — описанием говна, а НЕВИННЫЕ голые фоты в студии художника — вызвали истерику. Книга-альбом потрясная, 20 на 25 см, полутоновые фото, сказочная обложка — нет, слезы и хай. Звонит сестра, грозится в суд, графиня рыдают, а мне — расхлебывай.»
«… Осип присутствовал на моем с Анри, Бахытом и Лосевым, но молчал, представлявший издатель-прозаик Игорь Ефимов жевал ненамыленную мочалку, а мы с Анри хулиганили: я был в крылатке акакий-акакиевской (с плеч венгерского графа Палашти, второго мужа Луизы де Виль-Морен, внучки Тулуз-Лотрека, подруги Кокто и жены техасского миллионера Ли Ханта, писательницы — дочка ее подарила) и при шемякинском черном чилиндре и трости. Читал на 40 языках враз, Анри ехидствовал и иезуитствовал и «квассицистов» Лосева и Бахыта мы побили как детей, а Хвост добил песенками. Народу было человек 300 и даже заплатили по 75 долл. на рыло. Иосиф сидел молча в уголку и морщился. Поздоровкались. В тот же день я открыл у себя выставку московской ведьмы Таньки Габрилянц, а на другой день читали у меня другие по кругу — человек 10, народу было с сотню. И от всего этого (+ от любви к ведьме) ослаб. Слег в запой, аж до больнички из которой сбежал в прошлую среду в халате и 2 часа чесал по морозу, пока Мышь на такси не подоспела. Пришел врач Саша Ланской — вытащил таблетками. А то я хотел Танькины картины пожечь, но после таблеток написал за сутки 2 поэмы и успокоился.
Литературу, эстетику должно мыслить узко, ИСТОРИЮ же таковых — широко. Сайгон и музей Достоевского, Марина Басманова-Бобышев-Бродский-процесс пиздюлии Юлии — все это БУЛЬОН., а если кто предпочитает клецки или там гренки и фрикадельки — его свободный выбор. Я выбираю бульон.
«1 марта устроил чтение. Приглашенная через переводчицу Евтуха Ахмадулина не смогла, было чел. 40. Библиотеку я затянул черными пластиковыми мешками (бумага дорога, не укупишь), черный же занавес. На заднике висели мой и ведьмин портреты маслом (ее) и над головой — резиновая вагина с зубами и красной мигалкой сзади. «Портрет ведьмы», ККК. Сам был облит с волос до ноговых ногтей сценической кровью, впереди торчал крашеный зеленой темперой резиновый же «дилдо» (отрезанный от задней части вагины), отчего половина дам повернулась в ужасе задом и так и слушали все отделение «Башни». Потом был занавес с проигрышем на маге моего с АБ Ивановым «Гратиса», а я смывался в ванной.
Второе отделение «Прощание с Татьяной» — на сцене на столе и стуле сидело набитое чучело героини (в черном платье и чулках, с белой фарфоровой ручкой с зелеными ногтями и зеленой же рожей, сделанной на ксероксе) под пиздой — мигалкой , я же был в костюме барона Субботы (Самеди) из вудуистского культа (чёрный цилиндр, фрак, полосатые брюки, белая манишка и лицо, гримированное черепом) у ног ЕЯ. Ей и читал. Во плоти героиня не осмелилась явиться — бабы побили бы! За то, что не любит. В последней поемке, «Кожаная воронка или заклинание диаволом беса любви и похоти» из динамика гремели латынские заклинания , дамы вздрагивали. На иврите читал я сам: «ИН ГАД/ БАМАБА/ ЙАХУАХ/ ПИЛИМ!» Что это значит, не знаю. Помимо забыл снять крест (подарок вдовы Рухина) и к диаволу обращался втуне.»
«Тут Тонико Козлова сказала, что коли вернусь, понесут меня на руках из Пулкова. На что меланхоличный Гриша Капелян добавил: «От Пулкова до Волкова…» Я ж еще не Одоевцева, чтоб думать, куда кости кинуть! Мне и здесь-то тошно, а там бы я… Оба крыла СП обблевал бы. И весь особняк Шереметьевых.»
И вот что пишет о Кузьминском Википедия:
Константин Константинович Кузьминский (род. 16 апреля 1940, Ленинград) — русский поэт.
Учился на биолого-почвенном факультете Ленинградского университета и на отделении театроведения Ленинградского института театра, музыки и кинематографии, но был отчислен из обоих. Работал рабочим тарной фабрики, ликеро-водочного завода, рабочим сцены Мариинского театра, маляром в Русском музее, рабочим хозчасти Эрмитажа, рабочим геологической экспедиции и т.д. С середины 1960-х гг. принимал самое активное участие в неофициальной литературной жизни Ленинграда, составил ряд самиздатских авторских книг (в т.ч. Иосифа Бродского, Станислава Красовицкого, Генриха Сапгира), самиздатскую «Антологию советской патологии». Проводил квартирные выставки неофициального искусства.
С 1975 г. в США, жил в Техасе, затем в штате Нью-Йорк. С самого начала резко противопоставил себя основной группе русских литераторов-эмигрантов, придерживавшихся умеренных взглядов и консервативной эстетики. Публиковался в «левых» эмигрантских изданиях: альманахах «Мулета», «Черновик», «А—Я» и др.; в 1981 г. выпустил совместный сборник стихов с Эдуардом Лимоновым и Алексеем Цветковым.
Фундаментальный труд Кузьминского — «Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны» (девять томов начиная с 1980 г.). Это издание представляет собой наиболее обширное, систематизированное по регионам и поэтическим группам собрание поэзии самиздата 1950-80-х гг., снабженное пространными и весьма субъективными комментариями составителя.
Поэт В. П. Бетаки отмечает, и не он один, что, если самые ранние версификации Кузьминского ещё носят печать наблюдательности и живости, то с некоторых пор образцы его поэзии более всего напоминают настенное творчество самого низкого разбора; притом в жизни К. (и в «творчестве») проявил себя как человек крайнего невежества, поверхностный и на редкость непорядочный, способный исказить любую услышанную или подслушанную им информацию (к содержанию «лагуны»), поэтому рекомендуется всем, кому поневоле (или по незнанию этих черт провокатора) случится иметь общение с К., соблюдать крайнюю осторожность. Так же следует относиться ко всей информации, которой наполнена его «антология».
Владимир Козаровецкий даёт анализ «уровня критики» Кузьминского аргументированный — существенное отличие от стиля опусов доморощенного «литературоведа», последовательных только по части обилия грязи, злобности, брани и сквернословия — основных «стилистических» характеристик его «антологии», и везде в этом дилетантском, а потому — претенциозном море анекдотического вранья — «я», «я», «я».
Владислав Кулаков:
«Кузьминский – enfante terrible русской поэзии – своим стилем и имиджем может шокировать кого угодно.
Он давно разругался с доброй половиной художественно-литературной эмиграции, а о советском литистеблишменте иначе как нецензурно он, кажется, вообще никогда не выражался. Но одно дело имидж и личные вкусы (об этом мы еще поговорим), и совсем другое – результаты многолетней издательской работы. А они, как говорится, налицо. Девять обильно иллюстрированных толстенных томов (по 800-900 страниц) альбомного формата. Фотографии, документы, живопись, графика, авторские автографы (много факсимильной печати), воспоминания, комментарии – огромное количество информации. И, конечно, стихи, море стихов. Кузьминский в этом море – как рыба в воде. И прислушаться к его мнению, пусть и выраженному в сколь угодно экзотической форме, уверяю вас, стоит.”
Джон Е.Боулт: “Более невероятного составителя, более иконоборческого публициста, более нетерпимого комментатора, чем Г-н Кузьминский, всем известный своими капризами, трудно было бы и представить. Но самое любопытное, что именно Г-н Кузьминский оказался единственной кандидатурой для этого непомерного труда. Подобно тому, как поэт Бенедикт Лифшиц, вращавшийся в центре русского авангарда, стал автором достоверных мемуаров о русском футуризме, Константин К. Кузьминский, верный рыцарь диссидентской музы и центральная фигура ленинградского полусвета, должен был воссоздать словесный образ второй советской литературы.”
В 2006 году режиссер Андрей Загданский снял документальный фильм «Костя и Мышь», о поэте и его жене, Эмме Кузьминской, по прозвищу Мышь. На международном кинофестивале о правах человека «Сталкер» (2006) фильм был удостоен специального диплома жюри.
Антология новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны — (англ. The Blue Lagoon Anthology of Modern Russian Poetry) — девятитомник лирики, изданный Константином Кузьминским и Григорием Ковалевым в Ньютонвилле, штат Коннектикут в 1980-86, в большей степени основывающийся на текстах самиздата. В публикации принимал участие Институт Современной Русской Культуры в Лос-Анджелесе. Томов, собственно, пять, но все, кроме первого, разделены на полутома под литерами А и Б. Эти 9 томов общим объемом почти в 5000 страниц содержат копии множества уникальных машинописных рукописей стихов и рисунков, фотографий и коллажей. Публикации стихов частично дополнены эссе, встречаются письма и высказывания К. Кузьминского по актуальным вопросам.
Т. 1 посвящен таким авторам, как Геннадий Айги, Глеб Горбовский, Эдуард Лимонов, Генрих Сапгир, Ян Сатуновский, Владимир Уфлянд, Игорь Холин.
В тт. 2А и 2Б широко представлена ленинградская «вторая культура»: Иосиф Бродский, Игорь Бурихин, Анри Волохонский, Александр Кушнер, Лев Лосев, Анатолий Найман, Олег Охапкин, Евгений Рейн, Алексей Хвостенко, Елена Шварц.
Т.3 содержит неофициальные поэтические произведения лириков Украины и Кавказа, а также Прибалтики, Сибири и Средней Азии (напр., Вилен Барский, Геннадий Беззубов, Юрий Милославский, Борис Чичибабин).
В тт. 4А и 4Б собраны стихотворения предшественников нереалистической и несоциалистической поэзии, как, напр., Леонида Аронзона, Игоря Бахтерева и Давида Дара, а также ленинградцев, напр., И. Близнецовой, Михаила Крепса, Вячеслава Куприянова, Сергея Стратановского.
Тт. 5А и 5Б содержат произв. авторов из разных кругов, как напр., Юрия Колкера, Вадима Крейда,Виктора Сосноры, Юлии Вознесенской.
Антология эта особенная, и ее плюсы и минусы из ее особости и вытекают. Константин Кузьминский, скандальный питерский поэт, выехал из СССР в конце 70-х. Особо дотошные читатели вспомнят излет советского универсума и кусочки из фильма «Русские идут», продемонстрированные в какой-то пропагандистской передаче.
Среди прочих диссидентов-изменников и других приличных людей там был продемонстрирован и Кузьминский. Он лежал на полу и показывал какой-то коллаж. Рядом валялся художник Шемякин, и по их телам сновали борзые собаки.
Каким образом Кузьминский издал в Техасе девятитомную антологию – загадка (собственно, речь шла о пяти томах, но уже со второго тома очередные выпуски стали «двоиться», оснащаясь литерами «А», «Б» и так далее).
Владимир Орлов, представляющий издательство «Культурный слой», взял на себя труд познакомить с этой махиной отечественную публику. Почему познакомить? Потому что «Лагуна» очень быстро стала раритетом и мало кто видел полное собрание этой антологии. Даже в ленинградском андеграунде начала 80-х можно было с трудом достать в лучшем случае один-два случайных тома. Не попадалась «Лагуна» и на букинистических развалах, а то, что предлагалось (опять же один-два тома), по цене зашкаливало за разумные пределы.
Это издание адекватно для культурной политики издательства. В его активе уже изданные книги малоизвестного поэта Юрия Смирнова, солидное издание мэтра лианозовцев Евгения Кропивницкого, полный, насколько это возможно, том Евгения Хорвата, кишинёвско-германского по роду обитания поэта, рано ушедшего из жизни, книги мэтра «филологической школы» Леонида Виноградова. Вот теперь и «Лагуна».
Собственно, антологию вполне можно было издавать в серии «Литературные памятники». О ней слышали все, ее с удовольствием цитировали, многие бранили, но отдавали должное трудолюбию и въедливости составителей. Переместить на Запад такой объем текстов было непросто, не говоря уже о фактических данных, более-менее прочно осевших в памяти комментаторов.
Кузьминский, как любой составитель антологии, открыт для разрушительной критики. То не так и это не эдак. Но его антология и не претендовала на академизм, разве что своим колоссальным объемом. Попытка представить русскую неофициальную поэзию была предпринята им исходя из собственной системы координат. «Я сделал, что мог, пускай кто может, сделает лучше», – эта надпись красуется в конце первого тома.
Ведь любой человек, пишущий стихи, рано или поздно, вольно или невольно, осознанно или бессознательно строит свою систему координат, свою иерархию. Кузьминский хорош тем, что, несмотря на последовательное отрицание литературности в ее худших проявлениях, он считает возможным включать в свое собрание и не близких ему по духу поэтов. Главное для него – неангажированность (все равно какая – советская, антисоветская, религиозная) и новаторство, незамыленный язык. Пусть дар поэтов, которыми он восхищается, невелик, но для него они лучше гладкопишущих эпигонов.
Точка отсчета Кузьминского отнюдь не в привычном и унылом делении литературы на официальную и неофициальную. Ведь эмигрантская литература тоже выстраивала свои «союзы писателей», в зависимости от этических и эстетических предпочтений их руководства и законы в них были не менее жесткими, чем в советском аналоге.
Многих может смутить и тон комментатора. Вот, например, пассаж о Горбовском: «Нехорошо мне говорят о Глебе. Что он продался большевикам, в центральной прессе х***ю какую-то печатает…» А вот в статье «Поэты-лауреаты» реплика к цитате бездарного поэта-фронтовика: «Отчего ж он, сволочь, в танке не сгорел?»
Однако возмущаться этим бессмысленно. Поэзия и ее недавняя история для Кузьминского – дело домашнее, где можно не церемониться с оценками и где есть свои разборки, невнятные подчас для окружающих.
Собственно, и не антология это, по большому счету, а предельно субъективная (а оттого и вдвойне интересная), живая история поэтов, бытования текстов, обильно уснащенная личными оценками и сопроводительным материалом самого разного рода: письмами, статьями, документами, обрывками когда-то кем-то сделанных записей или брошенных фраз. В объеме антологии можно гулять, как в лесу, настолько непривычно она выстроена как книга.
Гулять и аукаться с ушедшими и живыми поэтами.
