Ноохронология братьев Стругацких и их продолжателя Андрея Лазарчука

Текст братьев Стругацких был создан лет через 30 после Морозова и лет за 30 до Фоменко ... Полыхающие по всему миру малые войны, канун большой (или, как писал Створженицкий, "мировой торфяной пожар"), разруха, голод, миллионные толпы беженцев – в начале десятилетия; мир, покой, благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) – в конце. Без видимых причин. Само собой.

Предлагаем Вашему вниманию Приложение “ПРИНИМАЕМ БРАТЬЕВ СТРУГАЦКИХ И ПРОДОЛЖАТЕЛЯ ИХ АНДРЕЯ ЛАЗАРЧУКА В НООХРОНОЛОГИ”, специально созданное для своей основополагающей статьи, ранее размещённой на нашем сайте.

{ Комментарии:
1. Следует сразу заметить, что комментарии – родные братья проверки гармонии алгеброй. Но, не приводить же Попытку к бегству, Всё хорошо и Далёкую Радугу целиком.
2. Текст братьев Стругацких был создан лет через 30 после Морозова и лет за 30 до Фоменко; когда нынешнему старшему поколению обещали жизнь при коммунизме.
3. Текст Лазарчука – ровесник Империи.
4. Фигурными скобками отмечена наша отсебятина. }

Вадим провозгласил: Всё от ужаса рыдает // И дрожит как банный лист!
Кораблем повелевает // Структуральнейший лингвист.
Антон встал.
– Между прочим, что такое “банный лист”? – спросил он.
Вадим тоже встал.
– Это, Тошка, вопрос темный. Есть такая архаическая идиома: “дрожать как банный лист”. Банный лист – это такая жаровня, – он стал показывать руками. – Ее устанавливали в подах курных бань, и когда поддавали пару, то есть обдавали жаровню водой, раскаленный лист начинал вибрировать.
Саул неожиданно захохотал. Он смеялся густо и с наслаждением, вытирая слезы ладонью и топая башмаками. Никто ничего не понимал, и через минуту смеялись уже все.
– Забавный обычай, верно? – сказал Вадим, кашляя от смеха.
– Правда, Саул, отчего вы смеетесь? – спросил Антон.
– Ох! – сказал Саул. – Я так рад, что прибыл на свою планету…
Вадим перестал смеяться.
– В конце концов, я не славяновед, – сказал он с достоинством. – Моя специальность – структурный анализ.
– Ну ладно, – сказал Антон. – Пойдемте наружу.
Все пошли из рубки. Вадим, поддерживая Саула под локоть, говорил:
– Это не мой вывод. Это наиболее распространенная гипотеза.
– Неважно, неважно, – быстро отвечал Саул. Он стал серьезным. – Эта ваша гипотеза так далека от истины, что я не мог удержаться. Если я вас задел – простите.
– А вы как считаете? – спрашивал Вадим.
Саул раздраженно отвечал:
– Нет такого выражения: “дрожать как банный лист”. Есть выражения “дрожать как осиновый лист” и “липнуть как банный лист”.
– Но липнуть как лист – это примитивная метафора. Она восходит к липким листьям липы. Как может липнуть банный лист? Это же не лист растения. Чего ради листья каких-то растений попадут в баню? Это смешно!

{Герои Малыша и Попытки к бегству спрятаны андроидами на Пандоре от прогрессоров для будущих боёв с Массачусетской машиной. Они знакомятся…}

2 СТАС. В начале было слово.

– …уже после их Гражданской войны, когда неграм дадены были равные права и все такое прочее – эмансипация, слышали? – так вот, начали негры торговлишку. За бедностью общей приходилось им открывать лавки свои в темных амбарах да в подвалах. Масло для освещения в то время было дорого, так что негры на освещении экономили изрядно. А “лавка”, “магазин” по-английски будет “шоп”. Отсюда и пошло: “Темно, как у негра в шопе”. А форма, которую избрали вы, суть не что иное, как искажение…
– Есть.
– Есть – что?
– Не “суть”, а “есть”. Суть – множественное число.
– Вы ошибаетесь, коллега! “Суть” – это краткая форма от “сущность”, что означает, в свою очередь…
{… и им объясняют суть интриги.}
– Вы помните, должно быть, десятилетие с две тысячи тридцатого по сороковой годы?
– Только по книгам.
– Ну, разумеется. Странности были?
– Да уж. Еще какие.

Странности – были. Полыхающие по всему миру малые войны, канун большой (или, как писал Створженицкий, “мировой торфяной пожар”), разруха, голод, миллионные толпы беженцев – в начале десятилетия; мир, покой, благополучие, всеобщая любовь и взаимоуступчивость (только после вас?) – в конце. Без видимых причин. Само собой. По мановению. Волшебный дождь. И что самое, забавное: всеми это воспринято было как нечто само собой разумеющееся. Одумались. Поняли, прозрели… Мне попались лишь две работы, где робко, как неприличный, задавался этот вопрос: а почему, собственно? И тут же вопрошавшие сдавали назад, вспоминали, что есть такое “человеческое здравомыслие” и “инстинкт сохранения разума”, и что-то еще… И – не было никакой художественной литературы о последних войнах. О них забыли моментально и начисто, и только многочисленные памятники солдатам стояли над оплывшими траншеями: будто знаки признания греха беспамятства. Страшное прошлое забывалось, как дурной сон. Дети пятидесятых уже не могли представить себе иной жизни, чем тот бесконечный праздник, который им устроили старшие. В их представлении война с Гитлером закончилась едва ли не позже Евфратского котла, великого транссахарского марша Шварценберга или битвы за Дарданеллы…

– Я подозреваю, что вы уже знаете, в чем тогда было дело, – сказал Мерлин медленно.
– Данных нет, – сказал я.
– Вот как… Впрочем, этого следовало ожидать. Но неужели всеведение отучило вас делать самостоятельные выводы?
– Оно привило меня к осторожности в подобных выводах. Я догадываюсь, что вы имеете в виду. Но первые работы Блешковича появились лишь в пятьдесят пятом.
– Понимаю: вам трудно вырваться из сферы привычных представлений. Блешкович вообще был абсолютно ни при чем. Ему лишь позволили озвучить то, что становилось невозможно скрыть.
– Так, – сказал я.
– Гипноизлучатели космического базирования были созданы в тридцать втором году и в тридцать третьем применены… Ничего характерного не вспоминаете?
– Болезнь Арнольда?
– Совершенно верно. Болезненная апатия, апатия долороза эпидемика. Первое боевое применение гипноизлучателей. А в следующем году состоялась тайная встреча разработчиков этого вида оружия из всех конфликтующих стран, своего рода подпольная мирная конференция, где и было решено запрограммировать все приборы вполне определенным образом.
– Так началась новая эра… – Вопросительная интонация у меня не получилась. Мерлин говорил правду: в бедной моей голове шла перекрестная проверка сообщенного им, и оказывалось, что все ложится очень ровно и четко.
– Так началась новая эра, – согласился он. – Группа заговорщиков образовала некое подобие всемирного правительства. В дальнейшем они старались держаться в тени…
– “Махатмы Запада”, о которых упоминал Шваб, – это они?
– Не знаю, о чем вы говорите. Шваб – это?..
– Гюнтер Шваб, венский экспозиционист. Главный труд: “С полдороги в рай”. Умер в пятьдесят девятом в полном распаде сознания.
– Кстати. Динамика психических заболеваний в двадцать первом веке?
– Прирост в тысячу шестьсот процентов с две тысячи двадцатого по пятидесятый год, примерно пятилетнее плато с незначительными годовыми колебаниями, затем медленное снижение к концу века до трехсот пятидесяти процентов…
– Подтверждается этим наша версия?
– Возможно. Хотя есть и другие объяснения.
– Объяснения есть всегда. Особенно тогда, когда кто-то небесталанно сочиняет их.

{… А вот и мнение на сей счёт руководителя подполья из Трудно быть богом.}

Александр Васильевич был одним из первых прогрессоров – еще тогда, когда только нащупывалась стратегия и тактика взаимодействия с отсталыми (по нашему пониманию) гуманоидными цивилизациями. И назывались они, разумеется, иначе – наблюдателями; и права на вмешательство не имели вовсе. Считалось поначалу, что все следует предоставить природному ходу вещей. Но – практически у всех, причастных к тем давним проектам, рано или поздно начинался психический надлом, который либо приводил к полнейшей профессиональной непригодности, либо заканчивался грандиозным срывом, часто кровавым. И хотя сам Александр Васильевич ничего не говорил о своих собственных переживаниях и приключениях, я покопался в памяти и нашел несколько эпизодов, которые могли быть связаны именно с этим человеком.

– …Конечно, мы наделали массу глупостей, – говорил он, расхаживая широко и деятельно. – Наивно было думать, что наши люди, выпав из постоянного фона гипноизлучения, сохранят психическую устойчивость. Требовалась постоянная подпитка хотя бы портативными приборами, а вот этого-то как раз и старались избежать по тем амым соображениям секретности. Даже руководители института не знали о гипноизлучении… вернее, не знали о том, что оно применяется. Ставка была сделана на внутренние силы, на убежденность, на, если хотите, ностальгию. Как оказалось, человек способен выносить почти все – если за спиной у него Земля… Это было и нашей силой, и нашей слабостью. Люди шли в огонь, на пытки, на смерть… и эти же люди ломались, когда оказывалось, что и на Земле есть пятна…
– От кого и при каких обстоятельствах лично вы узнали о гипноизлучении? – спросил Эспада.
– Лично я… – медленно повторил Александр Васильевич. – Это было в сорок восьмом году на оперативном совещании сразу после теократического переворота в Арканаре и нескольких эксцессов с нашими наблюдателями… этаким спонтанным вмешательством, надо сказать, впервые – удачным, результативным… если вы читали Ахметшина, “Извлечение из миража”, то там эти эпизоды очень красочно изложены…
– Антон Зерницкий? – спросил я.
– Да, и Антон в том числе… Вы с ним знакомы?
– Был когда-то, – соврал я. – Что с ним сейчас?
– Не имею представления… Так вот, на совещании вновь всплыло предложение применить гипноизлучатели. Я и еще несколько руководителей групп возражали против этого, используя обычную аргументацию: не подменять естественные процессы наведенными, не инвалидизировать историю планеты… И человек, который предлагал провести облучение, проговорился в пылу полемики. Сказал, что с Землей ничего не случилось, а она под облучением более ста лет…
– Это был Бромберг? – спросил Эспада.
– Да, Бромберг, – чуть удивленно сказал Александр Васильевич. – А это Вам откуда известно?
– При мне он тоже проговаривался…

Ага, отметил я.

– Послушайте, – сказал Вадим. – Вот я все думаю про это гипно. Допустим, мы – не представляю, каким способом, но это уже детали, подавим излучение. Что дальше?

Александр Васильевич ответил не сразу. Для начала он нас оглядел, прищурясь: а вдруг мы уже все знаем, просто валяем дурака? Но мы не знали, конечно.

– Мы считали спектр гипноизлучения, которое идет на Землю. Это, как оказалось, очень трудно сделать… да. Проанализировали его. Лишь четыре процента сигналов удалось идентифицировать. Это как раз те, что обеспечивают бесконфликтность и девиацию личных интересов. Девяносто шесть процентов сигналов воздействия имеют совершенно непонятное нам предназначение…

Кто-то присвистнул.

– И давно ведется такая… обработка? – спросил я.
– Неизвестно. Выяснили только, что девять лет назад гипноспутники были серьезнейшим образом модернизированы. И, что достаточно необычно, часть оборудования была поставлена с Тагоры.
– Спутники “Атлас”? – вдруг напряженным голосом спросил Патрик, как-то изогнувшись.
– Да, – Александр Васильевич посмотрел на него. – Вы их знаете?
– Видимо, это я и возил на них оборудование… Да, девять лет назад. Тагора-Приземелье. Одиннадцать рейсов. Какие-то зеленые контейнеры…
– Тесен мир, – пробормотал Вадим.
– Насколько я помню, – сказал я, – девять лет назад с Тагоры на Землю были доставлены части некоей установки Странников, демонтированной тагорянами на второй планете своей системы. Части эти поступили в распоряжение Академии…
Все вдруг замолчали. Упоминание Странников в таком контексте прозвучало не просто зловеще – а мертвенно-зловеще.
– Нет, – сказал зачем-то Вадим. – Не может быть. Это… даже не смешно…
– Совпадение, – махнул рукой Эспада; глаза у него были беспомощные. Просто совпадение. Иначе… получается что? Получается, мы – стадо? Или кто?
– Вот так обстоят дела, ребята, – сказал Александр Васильевич. – И даже это не все. Хотя главное – именно это. Некто получил доступ к величайшей тайне нашего мира – и, похоже, намерен распорядиться ею как-то по-своему. Скажу сразу: мне очень не нравится, что на меня, на моих друзей, на моих детей и внуков кто-то – пусть самый добропорядочный и добронамеренный – воздействует помимо их собственной воли и бесконтрольно. Пусть даже во благо… Здесь есть нечто грязное, непристойное… но я никогда не стал бы прибегать к насилию, к конспиративным методам борьбы… не стал бы. Нет. Но вдруг оказалось, что мы столкнулись, похоже, с угрозой самой Земле, всей нашей культуре, цивилизации… может быть, жизни?.. И никто при этом не может оказаться нашим союзником, помощником… никто. После истории с Абалкиным… И еще: я боюсь сам. Не только неудачи, но и удачи. Лекарство может оказаться страшнее болезни. Но опять же: нельзя не попытаться. Если не сделать, то хотя бы узнать. Понять.
– И упростить… – шепотом продолжил Вадим, и услышал его один я.

{… Мнение официального прогрессорства на сей же счёт.}

АЛЯ. Первым говорил Максим.

– Должен отметить, что операция нами блистательно провалена. Погибли люди, погибли андроиды – боюсь, специально для этого оставленные здесь: чтобы погибнуть… а к разгадке феномена мы не приблизились ни на шаг. Больше того, мне почему-то кажется, что мы отдаляемся от нее, что кто-то умнее нас подбрасывает нам квазиважные проблемы, на разрешение которых мы расходуем все свое время и силы. Не исключено, что “дело Пиркса”, которое всплыло таким необычным образом, тоже является предметом отвлечения…
– Вы считаете, что вам сказали правду? – спросил кто-то незнакомый, при бороде и загорелой блестящей лысине; их было несколько человек, появившихся недавно и пока Але не представленных; она сидела в уголке, слушала, но молчала; так велел Горбовский: слушать и молчать. – Или же это была заведомая дезинформация?
– Боюсь, что в нашем случае одно от другого отличить нельзя в принципе, – странно сказал Максим. – Поскольку именно эти понятия являются объектом деятельности сторон.
– Послушайте, Каммерер, – сказал другой, смуглый, узколицый и смутно знакомый; но где она видела этого человека, Аля вспомнить не могла; возможно, его видела не она сама, а Стас, пришло вдруг в голову… – Про девиацию информационных потоков мы знаем. И знаем условия, в которых она происходит. Объясните лучше, какова цель всех этих мероприятий? Мы что, опять защищаемся от вторжения?
– Да, – кивнул Максим.
– Но это же смешно!
– Вы думаете?
– Конечно. Судя по результатам…
– Знаете такого зверя – чарли-хохотунчик? С Яйлы?
– Не знаю. А при чем здесь какой-то зверь?
– Он очень смешной и неуклюжий, и будто бы и сам себя высмеивает, и передразнивает вас, и все здорово, пока он не приблизится метра на три. Но, даже зная, что он опасен, вы все равно попадаете под его обаяние и до последней секунды не можете поверить, что вас просто хотят съесть.
– Максим, здесь взрослые люди, а вы пытаетесь рассказывать притчи. Говорите нормально.
– Это не притча. Это грубый зоологический факт. Жертва, хихикая, сама лезет в глотку к зверю. Ей кажется, что это такая шутка. Мы почему-то совершенно неадекватно оцениваем степень опасности, и это никому не кажется странным. Больше того, мы готовы всяческими способами инактивировать тех, кто указывает нам на это. И больше того: я сам чувствую внутреннюю потребность, не думать ни о какой опасности, а если думать, то иронически…
– Послушайте, – опять сказал тот, смутно знакомый. – Тема просачивания и вторжения инопланетян на Землю настолько затаскана, что об этом всерьез даже говорить как-то неловко. Тем более что и в данном конкретном случае нет ни малейших доказательств того, что все это имеет неземное происхождение.
– Разумеется, нет, – пожал плечами Максим. – Как и у обитателей Саулы нет ни малейших доказательств прогрессорской деятельности землян.
– Мы спорим обо всем этом уже сорок лет, – сказал Горбовский. – И давно уже пришли к мысли, что требовать друг от друга доказательства неэтично и даже недопустимо. Поскольку, как верно заметил Максим, именно информация, информационные массивы, являются основным объектом воздействия. Кроме того, в ряде случаев мы имеем дело с явлениями единичными, уникальными. А, следовательно…
– Тогда мы имеем моральное право оперировать понятиями черной магии, алхимии, начинать вертеть столы… что там еще делали?..
– Оживляли мертвецов.
– Вот я и… – и вдруг узколицый замолчал. Огляделся беспомощно…
– Ничего, Фил, – сказал Максим. – Все нормально. Привыкай. Добро пожаловать в страну Оз.

Тут Аля вспомнила, почему этот человек казался ей знакомым. Филипп Шеллер, контактер с негуманоидами. Лет десять назад про него много писали. Удивительная адаптивность, четкость и цельность интеллекта…

– Я понимаю Максима, который не хочет разбивать задачу на более простые элементы и решать ее именно поэлементно, – сказал тот, с бородой. – Это внесет, скорее всего, очень существенные искажения… Но, в свою очередь, я хотел бы, чтобы уважаемый Максим понял меня. Нас. Нам предложена смесь из ксенологии официальной и апокрифической, логических загадок, странных явлений психики, возможно, даже патологических, и природного феномена, механизм которого абсолютно не прояснен, хотя феномен наблюдается уже сколько? Лет десять?
– Немного меньше.
– Неважно. За это время можно было бы исследовать все до субвакуумного уровня…
– Исследовали, Питер. Никаких загадок. Все ясно. Неясна мелочь: откуда что берется и зачем?
– И – кто это затеял, – тихонько подсказал Горбовский.
– Именно так.

Але вдруг показалось, что здесь есть что-то неправильное. Так описывают “дежа вю”. Будто бы она уже в пятый раз смотрит любимый спектакль, и вдруг актеры начали путать реплики. Даже не путать – упрощать. Выпускать что-то. И будто бы бородатый Питер должен сидеть не там, где сидит, а справа, и говорить торопливо и непонятно, а вон там, между Филом и девушкой-квазибиологиней, не хватало кого-то пожилого, белоголового, с эспаньолкой… Ощущение было настолько острым, что она приподнялась со своего места. Хотелось подойти и потрогать, чтобы убедиться. И вышло так, что она стоит, а все смотрят на нее и ждут, что она скажет. Она еще раз посмотрела вокруг себя. Невозможно было отделаться от ощущения странной нарочитости происходящего.

– Знаете, – сказала она, – я ведь в какой-то степени Попов. Слепок с него. Ментальный снимок. Говорят, это пройдет, но пока что – держится. Так вот, этот внутренний Попов говорит, что ответ на заданный вами вопрос был получен, ответ четкий, однозначный, достоверный. И был получен не один раз, а – множество… Но каждый раз этот ответ будто забывался, и все начиналось снова.
– Так, – сказал Максим. – И каков же этот ответ?
– Не знаю… – Аля вдруг растерялась. – Не могу это… открыть. Там как бы дверь… А кто такой Ященко?

Она заметила, как переглянулись Максим и Шеллер. Горбовский почесал подбородок.

– Не расстраивайтесь, Сашенька, – сказал он. – Тут дело, получается, непростое. Ященко – это Камилл. Фамилия у него такая… Камилл Ященко. Ее почему-то мало кто помнит…

{… И мнение независимого исследователя (Майи Глумовой) до кучи.}

В конце концов, чего хотят Странники?

– Может быть, их и нет совсем, – сказала Майка.
– Может быть, и нет. Хотя, кто-то точно есть.
– Я пыталась систематизировать наши представления о Странниках. Не знания, а именно представления. Динамика за восемьдесят лет. Корреляция с реальными находками. Всё очень странно. Представления опережают находки примерно на пять лет.

{… Новое всегда {?} побеждает! Стас Попов уже у Павла Григорьевича, то есть, – тьфу! – у Рудольфа Cикорски.}

СТАС

Мы сидели на веранде и пили какой-то травяной настой. Сикорски утверждал, что трава эта проясняет мысль. Остров был каменист и мал. Сосны, скрученные ветрами, держались за край террасы, дальше начинался океан. Черные скалы поднимались за нами четырьмя быками. Небо было низким и серым. Внизу глухо бил прибой. Ветер с юга доносил льдистый антарктический запах.

Святая Елена, маленький остров…

Это была не Святая Елена, но что-то похожее присутствовало во всем.

– Я восхищен вашими способностями, Попов, – сказал Сикорски, отставляя свою кружку, огромную и коричневую, с изображением всадника с копьем. – Жаль, что вас не было с нами тогда. Может быть, со мной не случилась бы… неприятность… Абалкин бы остался жить, а служба продолжала бы – служить… – он вздохнул. – Знаю, что не смешно. Старческое слабоостроумие. Извините. Так вот, о главном… Все, что рассказал вам Суворов, – правда. Но это такая невинная часть правды, что даже… нежность пробирает. Нежность. На самом же деле…

Он медленно встал, обошел вокруг стола, остановился передо мной. Движения его были медленны и осторожны.

– Я вам расскажу. Потому что вы все равно все узнаете. Но вдруг вы узнаете потом, когда будет поздно? Как я, например…
Он помолчал, глядя, как вдали летит, почти касаясь воды и оставляя белый прерывистый след пены, маленький оранжевый глайдер.
– До поры все было так, как он рассказал. До недоброй памяти двадцать девятого.
– Нашего века? – зачем-то уточнил я.
– Что? Ну да, конечно, нашего. Кому-то из гипногенистов пришла мысль передоверить некоторые управляющие функции машине. Сделать ее арбитром, поскольку противоречия между владельцами ключей зашли далеко. И что бы вы думали – сделали машину…
– Массачусетскую?
– Совершенно верно. Именно ее, родную. Собрали, запрограммировали, запустили. Функции: сбор всей формализованной информации. С целью: всем сделать хорошо. Ну, а по мелочам – управление погодой, транспортом, и так далее… Вы спросите: почему не сеть, не что-то попроще? Зачем такого монстра отгрохали? Ответ: чтобы полностью исключить возможность перехвата управления. Мотивы понятны.
– И что же помешало возложить на ее плечи это бремя?
– Ничто. – Сикорски посмотрел на меня как-то по-птичьи, боком. – Машина работает. Уже больше пятидесяти лет.
– Как – работает? Ведь известно же… – я осекся. Я все понял.
– Машина работает. Более того, она создана так, что перехватить у нее управление могут только все шестнадцать гипногенистов одновременно, если соберутся за пультом. Этого не происходило никогда.
– Значит, машина работает… и вторгнуться в ее работу нельзя? И проконтролировать нельзя?
– В общем, да. Только косвенными способами.
– Например?
– Ну, самое главное… Стас, сколько сейчас на Земле людей?
– С Системой?
– Ну да. С Системой, с Периферией… Сколько насчитывает наше племя?
– По последним данным – пятнадцать и тридцать шесть сотых миллиарда.
– Да. И это все знают. И люди должны умирать время от времени, да? Их кремируют, пепел ссыпают в такие урночки… Я собрал данные по производству этих урночек. Так вот, судя по этим данным, на Земле и в Системе сейчас живет около одного миллиарда человек.
– Что?
– Один миллиард. Один, а не пятнадцать. Но мы знаем, что пятнадцать. И живем так, как будто бы – пятнадцать… – он закашлялся. – Ошибки нет, Стас. Данные проверены перекрестно. Расхождение на порядок как минимум.
– И это значит…

Порыв ледяного ветра налетел, ударил в лицо. Мелкая водяная пыль…

– Это значит только одно: машина поняла задачу по-своему, по-машинному. И по-своему ее исполнила. Получив результат. Человечество похудело, совершенно этого не заметив. Вписалось наконец в экосферу. И без катастроф, без горя…
– То есть – как? Ведь получается – уничтожено четырнадцать миллиардов?..
– Может быть, и уничтожено. А может быть, и нет. Про планету Надежда вы знаете? Пример грубой, провальной работы. В нашем случае – работа тонкая, мастерская…
– То есть – вы… как бы сказать… – одобряете все это?
– Разве важно, как я к чему-то отношусь? По большому счету, это не интересует даже меня самого.
– А вам не кажется, что это имело бы смысл прекратить? – спросил я.
– Не знаю. Ведь идет постоянное облучение. Снимите его – и наступит глобальный шок. У вас, как я знаю, психическая резистентность очень высокая. Но и вам, наверное, будет не по себе, когда вы сможете смотреть на мир новыми глазами…
– Он что – слишком отличается?
– Формально – нет. Но впечатление от него совсем другое.
– И все-таки: не решит ли машина, что нас может быть еще меньше? Или что мы должны стать пониже ростом? Отпустить хвосты? Жить под водой?
– Вполне возможно. И тогда мы будем жить под водой. Боюсь, что сейчас гораздо опаснее – с точки зрения сохранения того, что мы имеем… что от нас осталось… – это менять способ существования. Древние говорили: “Не навреди”.
– Но ведь машина не вечна. Рано или поздно она придет в негодность, разрушится…
– Попробуйте поговорить об этом с Бромбергом. В конце концов, он один из…
– Бромберг?!
– Да. Старый Айзек Бромберг. Жизнь положивший на…

И тут раздался сигнал вызова. Сикорски недовольно махнул в сторону экрана, но тот уже осветился.

– Экселенц! – почти крикнул появившийся человек. – Мы раскопали, что произошло с Абалкиным! Раскопали до конца… – Тут он увидел меня. Глаза его распахнулись. Светлые холодные глаза.
– Очень хорошо, Максим, – сказал Сикорски. – Я доволен. Но стоит ли врываться без предупреждения?
– Да, Экселенц. Не стоит. Стас, вы?..
– Со мной пока все в порядке, – сказал я. – Мы беседуем о жизни.

{Главному антигерою и его кошмарному творению вот-вот будет конец.}

СТАС

– Вы ничего не понимаете, Попов, – хрипло сказал Бромберг. Допускаю, что вы все знаете, но не понимаете вы ни черта.
– Ну, почему же? – вежливо ответствовал я. – Древний способ отучения от наркотиков: медленно и постепенно уменьшать дозу. Девятнадцатый век.
– А от пищи вы так никого не пытались отучать? От воздуха? Нет? Ну, так попытайтесь, попытайтесь…
– Бросьте, Бромберг. Это не я, это вы не понимаете, что предприятию вашему все равно пришел конец. Остановлюсь я – не остановятся другие. Это же выстрел дробью. За нас взялись всерьез.
– Кто? Кто взялся? Что вы несете, идиот?!
– Некий весьма сведущий разум, который мы ассоциируем с Малышом. Им, видите ли, не нравится наше поведение…
– Я же сказал: идиот! Повторить? Я повторю: идиот! Какой Малыш? Какой разум? Это все выдумки нашей разлюбезной! Она пичкает нас байками, чтобы мы…

Я подождал, когда он прокричится, и спросил:

– Скажите, а вы сами-то подвержены этому внушению?
– Я? Конечно, нет. Я знаю, что оно существует, что оно направлено на модификацию моего поведения, и веду себя с поправкой на оное.
– Вы давно снимали спектр этого излучения?
– Регулярно. А что?
– Вам не бросилось в глаза ничего необычного?
– Нет. И не могло броситься. Потому что ничего необычного там нет.
– Понятно. Так вот, слушайте меня внимательно. Я жил на планете, где гипноизлучения нет. На Земле я около суток. Даже на обычного человека излучение еще не окажет влияния за такой срок… эффект его накапливается, не так ли?
– Ну, в некотором роде – да.
– Отлично. Вам, когда вы возвращаетесь, не бросаются в глаза простор и пустота на Земле?
– Вы были у Сикорски? Может быть, вы и сейчас у него?
– Нет, – ответил я только на последний вопрос.
– Сикорски – сумасшедший старик. У него идефикс…
– Перед прилетом сюда я ознакомился со спектром гипноизлучения, которое орошает Землю. Золотым дождем. Лишь четыре процента спектра – это модификаторы поведения. Девяносто шесть – модификаторы восприятия.
– Бросьте нести чушь, Попов. Я сам писал эти спектры, сам, понимаете? И что же, я не знал, что пишу?
– Излучатели на спутниках “Атлас” не работают, – продолжал я. – Зато там установлен вероятностный вариатор, который, как вам должно быть известно, к использованию запрещен категорически… Тагора, по-вашему, тоже изобретение машины?
– Да. То есть не машины. Тагору придумал в сорок седьмом году Майкл Хиггинс. Машина воплотила его мысль.
– Понятно. Его можно поздравить: изобретение оказалось столь емким, что обрело самостоятельную жизнь.
– Род иллюзии. Надеюсь, это-то вы понимаете?
– Конечно. Но тогда откуда взялся вариатор?
– А при чем тут?..
– Вариатор доставлен с Тагоры. Якобы образец техники Странников.
– Все смешалось. Впрочем, так и должно быть. На определенном этапе накачки уже не удается проследить, откуда приходит та или иная иллюзия.
– Скажите, Бромберг, а с Пирксом вы сотрудничали когда-нибудь?
– Что значит – сотрудничал? Он ноолог, а я – историк науки. Конечно, я изучал его работы, его самого… Когда случилось несчастье в лаборатории, я как раз направлялся к нему.
– Несчастье какого рода произошло там?
– Взрывной импульс Тиффани. Вы знаете, что такое импульс Тиффани? Хотя, что это я…
– У меня другие сведения.
– Ваши сведения неверны!
– Возможно… Вам не закрадывалась такая интересная мысль: все ложные объяснения всегда по касательной проходят рядом с истиной? Как бы дразня ее. Когда-то говорили, что вора тянет на место преступления…
– Это вы обо мне?
– Пока нет. Но вспомните: запрет на Машину объяснялся тем, что в недрах ее зародился новый нечеловеческий разум, новая цивилизация. Так?
– Да. Я сам придумал это объяснение. До сих пор горжусь им.
– А вам не кажется, что нечто подобное случилось на самом деле?
– Болезненный бред. В стиле Сикорски.
– Разум, получивший возможность расселяться по сознаниям тысяч миллионов людей, которые ни сном, ни духом…
– Перестаньте!
– Пиркс работал как раз над этим, не так ли? Может быть, машинный разум почувствовал в нем опасного противника, конкурента?..
– Да прекратите же!! – Голос Бромберга взметнулся до визга, сорвался… Сам он, багровый, качнулся к экрану, лицо его вывалилось за пределы, остались только глаза и лоснящийся нос. Безумные, чуть косящие глаза. Потом они медленно мигнули… – Вы правы, Попов, – сказал Бромберг совсем иначе. – Я не сомневался, что вы догадаетесь обо всем. Владея таким объемом информации, мудрено не догадаться…
– Вы – Бромберг? – спросил я.
– Да. В определенной мере.
– так, это ж про меня! Про всех про нас – какие, к чёрту, волки!

Топ 5

Комментарии

Читайте также: